Борис Тарасов: «Антропологическое измерение бытия»
В этом номере мы публикуем интервью с лауреатом Патриаршей литературной премии 2016 года Б. Н. Тарасовым (о нем см. № 5 (60), с. 57-63). В этом году его книга «"Дело идет об истине... О России!" Исторические воззрения русских мыслителей и писателей XIX века» победила в номинации «Лучшая духовно-патриотическая книга» на конкурсе «Просвещение через книгу» (см. № 11 (87) 2018, с. 32).
— Может ли изучение взглядов на историю России мыслителей XIX века как-то помочь понять современное положение и повлиять на будущее нашей страны при том, что сама историческая Россия фактически погибла: революция и годы коммунистической власти сломали все ее институты и непоправимо изменили мировоззрение людей, а сейчас мы все больше погружаемся в новую идеологию глобального мира?
— Думается, что может, если отвлечься от избыточного социологизаторства, от навыков так называемого научного и прогрессистского сознания и мышления и всегда иметь в виду антропологическое измерение бытия. Именно христианская антропология лежит в основании наиболее самобытных и самых глубинных явлений русской культуры, философии и литературы. Органически воспринятая ее представителями православная традиция давала им забытое нам сегодня умение не отделять исторический процесс от «тайны человека», позволяя оценивать любые политические реформы или социальные проекты, идеологические построения или культурные тенденции, исходя из проницательного проникновения во внутренний мир личности и «различения духов» в нем, что и делает их методологию вечно актуальной и определяет ее мировое значение. Гоголь, оказавшийся в эпицентре дискуссии славянофилов и западников, недоумевал, что мы так мало озабочены познанием своей собственной природы, когда это есть главное начало всему. По его словам, люди надеялись, что образование изгонит злобу из истории, а злоба входит в нее другой дорогой — дорогой ума. Он полагал, что основная борьба в этом «новом мире» разворачивается не в социально-политическом плане (между левыми и правыми, красными и белыми, социалистами и капиталистами...), а в религиозно-метафизическом — за человеческую душу, за образ человека, за сохранение высшего в нем.
Кто есть человек: продукт стихийной игры слепых сил природы, «свинья естественная», как утверждает, например, Ракитин в «Братьях Карамазовых», или образ и подобие Божие? Корневые противоречия человеческой природы подчеркивал Г. Р. Державин: «Я царь, я раб, я червь, я бог». От смутно ощущаемого или ясно осознаваемого ответа на главный вопрос о собственной сущности зависит вольное или невольное предпочтение «божественных» или «червивых» ценностей, направление воли и желаний по «царскому» (любовь, милосердие, совесть, справедливость, честь, достоинство) или «рабскому» (гордыня, тщеславие, зависть, властолюбие, сребролюбие, сластолюбие, алчность) пути, построения своей и окружающей жизни на основе разрушительного эгоцентрического жизнепонимания или ее созидание по законам истины, добра, красоты.
Поэтому для уяснения стратегических перспектив развития современного общества и цивилизации важно понимать, что духовное начало играет в истории первостепенную роль, предопределяя направление, содержание и характер творческой, художественной или научной деятельности, цели и задачи использования тех или иных «внешних» достижений.
Христианское мировидение в традициях русской культуры, литературы и философии дает своеобразный ключ к пониманию возможных результатов, вытекающих из глубинного исследования тесной пульсирующей взаимосвязи между «психологией» и историей. Говоря об искусстве Пушкина, Л. Н. Толстой писал: «Область поэзии бесконечна, как жизнь; но все предметы поэзии предвечно распределены по известной иерархии, и смешение низших с высшими или принятие низшего за высший есть один из главных камней преткновения. У великих поэтов, у Пушкина, эта гармоническая правильность распределения предметов доведена до совершенства».
Сказанное о художественном творчестве может быть методологически отнесено и ко всей жизни в целом. Сейчас, когда низшее не только смешивается с высшим, но первое агрессивно принимается за второе, было бы полезным задуматься над тем, что, например, Пушкин понимал под «неумолимым эгоизмом» и «нестерпимым тиранством» демократии, подавляющим «страстию к довольству» бескорыстные и возвышенные движения души; Гоголь — под «пустым призраком» цивилизации, скрывающей беспросветную пошлость и вселенскую скуку. Чаадаев — «под плачевной золотой посредственностью» мещанства, изничтожающего духовные дары человека. Все еще не западают в сознание современного интеллектуала размышления К. Н. Леонтьева о «либерально-эгалитарном прогрессе», приводящим самобытные культуры ко всемирному примитивному однообразию. Последний не устает подвергать критике такие побочные результаты «либерально-эгалитарного прогресса», как понижение человеческих идеалов, опошление творчества, узаконение бескрылого существования. Леонтьев подчеркивает, что гигантские социальные, научные и технические усилия оказываются на поверку лишь исполинской толчеей, «всех и все толкущей в одной ступе псевдогуманной пошлости и прозы; все это сложный алгебраический прием, стремящийся привести всех и все к одному знаменателю. Приемы прогресса сложны, цель груба, проста по мысли, по идеалу, по влиянию и тому подобному» — это среднестатистическая посредственность среди миллионов таких же посредственностей с плоскими материальными интересами и потребностями.
— Судя по современному миру, эта всё нивелирующая посредственность одержала полную победу...
— Русские писатели и мыслители предсказывали подобные результаты, наблюдаемые нами ныне в эпоху господства глобализации, краха социалистической и глубинного кризиса капиталистической систем, поскольку иерархия высшего и низшего в обеих системах была перевернута, на что они обращали особое внимание. В системе глобализма вопросы абсолютных ценностей, внутреннего содержания жизни, духовной культуры, нравственных ориентиров человеческого существования не только уходят с иерархически главного места на периферию сознания и перестают играть конструктивную роль, но и вольно или невольно подавляются ею. Когда экономикоцентризм и рыночная идеология ставятся во главу угла, а деньги заменяют Бога, создается атмосфера, в которой высшее и низшее меняются местами, душа и дух начинают служить телу, а подлинная культура растворяется в массовой.
Для подлинного понимания происходящих при этом процессов необходимо иметь в виду... [Полностью - в журнале "Православное книжное обозрение", № 12 (88) 2018. С. 34-42]
