Шукшинское дело

Писатель Алексей Варламов высказался про Василия Шукшина как умел. А он умеет. Умеют ли читатели «Русского пионера» это прочитать? А они умеют.

Валентин Распутин сказал однажды о том, что если бы «потребовалось явить портрет россиянина по духу и лику для какого-то свидетельствования на всемирном сходе, где только по одному человеку решили судить о характере народа, сколь многие сошлись бы, что таким человеком должен быть он — Шукшин». Помню, когда я впервые прочитал эти строки, то они показались мне несколько условными, нарочито-восторженными. Почему Шукшин, а не Гагарин, не Яшин, не Никулин, не Свиридов? Да мало ли кто. И только написав о Шукшине книгу, я понял, до какой степени Валентин Григорьевич был прав. И дело не только в характере, но прежде всего — в судьбе.
 
За неполные сорок пять лет жизни Шукшин не просто успел создать девять томов прозы, поэзии, публицистики, драматургии, снять шесть фильмов и сыграть десятки ролей в кино — он успел пронзить всю современную ему Русь, все ее слои. Крестьянин, ставший рабочим и при этом не сжегший, а, напротив, сберегший, как драгоценную родительскую ладанку, свою крестьянскую сущность, интеллигент, актер, режиссер, писатель, он был сложным человеком в самом прямом смысле этого слова: сложный — то есть сложенный. Он поднялся с самого социального низа на самый верх и был похоронен на Новодевичьем кладбище вместе с советской элитой, которую ненавидел. И было за что. Когда ему не исполнилось и четырех лет, арестовали, а вскоре и расстреляли по ложному обвинению его отца, обыкновенного советского колхозника, и маленький Вася стал в одночасье сыном врага народа и сибулонки — так звали жен и вдов заключенных сибирских лагерей. Печать отверженности он носил все детство и позднее рассказывал, как, выходя на улицу в своих возлюбленных алтайских Сростках, слышал: «У-у, вражонок идет!» Он рос в одиночестве, рос со сжатыми кулаками и так много читал, что потом эту начитанность скрывал и придумывал мифы о незадачливом абитуриенте, не осилившем «Войну и мир» — больно книжка толстая. А керосин, чтобы читать долгими зимними вечерами книги, ему давал секретарь райкома партии, которому был чем-то симпатичен соседский мальчишка, и эту двойственность власти Шукшин распознал с детства: тупая, безжалостная государственная машина и умные, добрые люди, случайно оказавшиеся в ее недрах. Потом такие же люди будут помогать получить паспорт, аттестат зрелости, московскую прописку…
 
Русейший по крови и духу Шукшин прожил жизнь внешне благополучного советского писателя, актера и режиссера. Здесь нет никакого противоречия. Он был человеком необыкновенно широким, но при этом очень обманчивым. Казавшийся простодушным, наивным, доверчивым, этаким рубахой-парнем, Шукшин был на самом деле невероятно скрытен, осторожен, замкнут и, по собственному выражению, всю свою жизнь шифровался. Тем, кто на первых порах опекал его в литературе и кино, казалось, что они могут слепить из него все что угодно. Так думал во ВГИКе интеллигентный либеральный режиссер Михаил Ромм и так же думал Всеволод Кочетов, ультраконсервативный советский писатель с репутацией сталиниста и черносотенца, впервые напечатавший Шукшина в журнале «Октябрь». Оба ошиб­лись, оба это в какой-то момент поняли и от Шукшина отошли, но он успел взять от каждого то, что ему было нужно. Таковой была его жизненная стратегия: учиться у всех без разбору и делать свое, шукшинское дело. В литературе, в кино, в театре, в политике.
 
Из «Октября» он ушел в «Новый мир», из «Нового мира» в «Наш современник», со студии имени Горького на «Мосфильм», везде оставаясь самим собой. У него была в жизни высшая цель — отомстить за отца. «Когда наших отцов убивали, мы молчали, а он…» Эти слова Шукшин произнес о Гамлете, с которым, несомненно, чувствовал общность судьбы, и потому ревниво и неприязненно относился к Смоктуновскому и Высоцкому, не так сыгравшим, с его точки зрения, эту роль. А сам хотел снять фильм о восстании зэков в сталинских лагерях, потому что был убежден: его отец мог такое восстание поднять. Снять этот фильм ему, конечно, никто ни при каких обстоятельствах не позволил бы, и тогда он ушел в историю и взял себе в любимые герои Степана Разина, потому что вечный нерв русской жизни, по Шукшину, — это борьба народа и государства, а Разин полнее всего исступленную русскую жажду освободиться от власти государства олицетворял. Но особенность Шукшина была в том, что, по-разински государство ненавидя, он тактически пытался Левиафана в своих целях использовать. И потому оставался членом партии, брал все награды, звания, премии, квартиру, ходил на прием к высоким начальникам, пытаясь пробить фильм о Разине, а ему не давали — там ведь тоже не дураки сидели. «Что, русский бунт хочешь показать? Не надейся…» Но не таков был Шукшин, чтобы сдаваться или отступать, и он шел к еще более высоким командирам на Старую площадь, и охмурял, и околдовывал, и добивался своего.
 
В 1971-м, когда было получено разрешение от Петра Нилыча Демичева, курировавшего в Политбюро культуру, против Шукшина восстала при молчаливом согласии Сергея Герасимова студия имени Горького и весь ее цвет: Ростоцкий, Лиознова, Донской. Не по идейным соображениям, а по финансовым: если бы дорогущий фильм о Разине был запущен в производство, работа студии остановилась бы и мы не увидали б ни «Семнадцати мгновений весны», ни «Белого Бима».
Оскорбленного Шукшина взял к себе Бондарчук. Но перед тем, как разрешить ему снимать фильм о Разине, поставил условие: сделать картину на современную тему. Именно так Василий Макарович снял «Калину красную». Как пролог, как форму допуска. После этого Бондарчук выдвинул еще одно, последнее требование — сняться в его собственном фильме «Они сражались за Родину» по роману Шолохова. Шукшин не хотел в нем играть, но выбора у него не было. Это было тяжелейшее жаркое лето 1974 года, душное, пыльное, изматывающее. Он сыграл свою последнюю большую роль в кино и стал снова требовать запустить его любимое детище, и вот тогда, когда с ним уже ничего нельзя было сделать и никак его не остановить, его убили. Буквально или метафизически, но убили, и можно понять почему. Он был для них опасен, ибо хотел сделать из своего фильма жизнь и превратить массовку в подлинное народное восстание, став его вождем, потому что настоящий вождь в шукшинских координатах — это всегда режиссер, а настоящий режиссер — вождь. Именно таким был сын убиенного русского мужика.
 
На его похороны пришли десятки тысяч людей, но, наверное, никому из них в голову не могло прийти, что не пройдет и двух десятилетий, как не останется грозного Советского государства и его искренне кинутся оплакивать те, кто еще недавно так же искренне им возмущался, и среди них ближайший друг Василия Макарыча и его тезка писатель Василий Белов.
 
Что бы сказал Шукшин, доживи он до перестройки, до Горбачева, до августовского путча и расстрела Белого дома, до Ельцина, Путина, до русской весны и до дней нынешних? С кем бы он был, на чьей стороне? Или даже не так. Он-то, надо думать, остался бы в любом случае самим собой и был бы на своей стороне, но кто бы еще на шукшинскую сторону встал? Почему-то мне кажется, это очень важно знать, потому что его взгляд и его отношение были бы самыми точными, и сегодня, когда России так не хватает людей, не скомпрометировавших себя подлостью, лестью, предательством, ей не хватает Шукшина, который однажды записал в своей рабочей тетради: «Не сейчас, нет. Важно прорваться в будущую Россию».

Номер: 
2018