Nonfiction

Случай Гришковца для становления новейшего театра в России необыкновенен. Это был настоящий прорыв — появление нового типа артиста и драматурга в самом конце 1990-х. Он сумел сломать московскую иерархию: актер-любитель, картавый и суетливый, низенький провинциал вдруг, в одночасье, оказался героем театра № 1. В тот момент, когда статусные театры соревновались в размерах бюджетов, скромный спектакль на сто человек, оформленный методами любительского театра, едва ли не утренника (бумажные самолетики на веревке), «Как я съел собаку» собрал ворох критических рецензий.

Получив эстетическую и идеологическую свободу, российская драматургия в конце 1980-х и 1990-е имела возможность рассуждать о свойствах свободы. Но эта дискуссия по сути не развернулась, не стала дискуссией о градациях и гранях столь важной и завоеванной в сражении с государством ценности. Разговор сразу, еще с середины 1990-х годов, пошел о том, как свобода эксплуатируется, тратится, о том, как свобода продемонстрировала свои миражи. Театр и здесь проявил свою конфликтную, борческую природу.

И спустя сто с лишним лет после появления первых акмеистических манифестов вопрос о наличии «идейно-эстетической основы», не только объединяющей творчество шести «правоверных» акмеистов, но и воздействующей на развитие русской литературы XX – XXI вв., остается открытым.