Новый мир
* * *
Пустота влечёт как магнит,
да любовь удрать не даёт.
Лист ещё на ветке дрожит —
страшен беспилотный полёт.
Милая, ты ветру сродни,
и любовь тебе не к лицу.
Падающий лист — подтолкни.
Небо подари беглецу.
Пять лет прошло после смерти Юрия Давыдовича Левитанского (1922 — 1996), и зияющее отсутствие его в нашей литературе как-то перестало замечаться. Слова прощания не в состоянии заменить слов понимания. Потому что слова прощания почти всегда чреваты безответственностью перед ушедшим. О Левитанском и при жизни писали не слишком-то много, а уж теперь...
Carmina
Первая строчка, строго говоря, наугад
ставит на место Бога глиняный агрегат,
коему безотрадно собственное перо —
лишь бы себе обратно заполучить ребро.
Вроде хвоста кометы, скунса etc.,
первая строчка метит шельму. Значит, пора
клянчить себе отсрочку — как бы инкогнито.
После последней строчки будет сам знаешь что.
Место и время. Дистих избран как озорство.
Соблюсти их единство тяжелее всего.
Видимо, для кентавра стоика и хлыща
слаще венок из лавра, нежели из плюща.
Иосиф Бродский. Меньше единицы. Избранные эссе. Перевод с английского под редакцией В. Голышева. М., Издательство “Независимая газета”, 1999, 472 стр.
Санжаров был известным спортсменом, лыжником, постоянно занимал призовые места, но ни разу не стал первым, лучшим. Не повезло.
Закончив институт физкультуры, работал преподавателем в детско-юношеской спортивной школе, ДЮСШ они назывались сокращенно. Преподавал умело, по науке, однако его воспитанники, будто заколдованные, тоже не поднимались выше третьих и вторых мест.
Женился, но жена его бросила, ушла к другому, то есть и здесь он проиграл.
ГЕРОЙ АНИСИМОВ
13 марта 2002 года, в среду, в шесть с половиной часов вечера Анисимов ехал на эскалаторе станции метро “Тимирязевская” в городе Москве, возвращаясь с работы.
И увидел банановую кожуру, которая лежала внизу, слегка слева, ну то
есть не там, где люди стоят, а там, где ходят. Кто-то ее, надо полагать, недавно бросил.
Это хорошо, подумал Анисимов, что я ее увидел и что я еду справа, а не иду слева. А если бы я шел слева и не увидел, я мог бы наступить, поскользнуться и жестоко упасть.
Есть очень домашние книги: мы помним их чуть ли не с рождения, они стоят все в том же шкафу, на тех же полках — много лет. У одного из моих друзей таковы тридцать томов Горького. Почитывать он их начал еще в детстве, серьезно читать — в юности, а потом, не имея пополнения в маленькой своей библиотеке из-за отсутствия денег, перечитывал не раз и не два. Возможно, он один из лучших специалистов по Горькому в стране. Как читатель, а не филолог. И читатель умный. Горького он полагает писателем если не великим, то очень большим. Тут ведь — по-милому хорош.
Газеты
Альпийская газета. Известия с немецких, австрийских, швейцарских гор, курортов, дач и купаний, № 383, 1902.
Сороковые
От детства и отрочества старших братьев остался в углу их комнаты большой воздушный шар, аккуратнейшим образом склеенный из папиросной бумаги, натянутой на тонкие дранки; альбом “Но пасаран!” с перевернутым восклицательным знаком, книги про челюскинцев, авиацию и парашютный спорт (брат уходил на войну из авиационного техникума).
Грязная, черная, темная и крутая лестница на второй этаж Боевских бань. Очередь по всей лестнице. Мы ждем, когда часть людей помоется и нас впустят...
Выставка Модильяни
На этой выставке пленительной
За цикламеном на стене,
Преодолев падеж винительный,
Я Вас увидел в стороне.
Какие ню, какие линии,
И так же профиль горбонос.
Как обольстительно невинны Вы
Средь прочих монпарнасских поз.
Вот в эти туфли летчик Блерио
Совал письмо для рандеву.
Окончено мое неверие,
Все это было наяву.
И кубистические дикости,
И пьянство в положенье риз,
И никогда уже не выскрести
Из века лучший Ваш девиз.